Обычный путь культурогенеза – это превращение особенного во всеобщее [1]. Например, вкусы, привычки и манеры высокопоставленного лица могут стать образцом для подражания среди низших. Вполне возможно, у некоего французского короля были осложнения после гриппа и проблемы с произношением – а в результате прононс стал культурной нормой [2].
Но возможно и другое. Допустим, существует некая ситуация, в которой люди обычно ведут себя совершенно определённым образом, и в данной ситуации такое поведение для них естественно, «этому не надо учить» [3].
Однако оно может оказаться эффективным и в тех ситуациях, где для людей естественно вести себя иначе. И тогда культура даёт добро на распространение этого естественного поведения на все ситуации вообще, делает из него «культурную норму».
Здесь есть два варианта. Первый – когда нормы, когда-то имевшие чисто рациональный смысл (и не воспринимавшиеся в качестве «культурных норм»), переживают своё время и становятся частью менталитета. Например: хорошо воспитанный человек, беседуя с другим хорошо воспитанным человеком, ведёт себя следующим образом: говорит ровным, спокойным голосом; говоря неприятное, воздерживается от серьёзных оскорблений собеседника; не приближается к нему ближе чем на расстояние вытянутой руки; свои руки держит на виду (а не, скажем, в карманах); резких движений не делает. На современный взгляд – набор ничем не связанных правил, которым все подчиняются только потому, что «так принято». Но представьте себе, что у обоих собеседников имеется по ножу – небольшому, с длиной лезвия не более 15-20 см, скрытого ношения. А ведь когда-то такие ножи носили все, и совсем не обязательно для «убивства» - просто без собственного ножа было сложно жить, он надобился постоянно, без него нельзя было даже толком поесть (столовые приборы тогда были в дефиците, а отрезать себе кусок от туши всё-таки чем-то надо). Так вот, в обществе, где нож у каждого, все и сами понимают, как надо себя вести, чтобы не вышло чего нехорошего. Ну а потом это становится «традицией», ага-ага.
Но есть и второй вариант: когда поведение, естественное для какой-то конкретной (может быть, часто случающейся, но всё-таки не ординарной) ситуации, начинает распространяться и на другие ситуации, более ординарные. Таковы, к примеру, профессиональные деформации поведения, когда человек переносит привычки, уместные на рабочем месте, на жизнь вообще. Не будем ковыряться в «психологии» (хотя жёны военных или полицейских могут кое-что порассказать о том, как работа влияет на их супругов) – достаточно самых простых вещей. Скажем, рабочий из кузнечного цеха вполне может приобрести привычку «чуть что орать», если ему кажется, что его не слышат или не понимают. Впрочем, домашних это будет раздражать и они будут с такой привычкой бороться. Но что, если подхваченная на работе манера будет восприниматься положительно? Скажем, в семье врачей дети обычно не боятся таблеток и простейших медицинских процедур, и считают совершенно нормальным, скажем, в случае каких-то сильных и ненужных переживаний выпить успокоительного («валерьяночки»). В дальнейшем выросшие дети, даже не пойдя по врачебной линии, сохраняют эти навыки, и их дети тоже спокойно пьют валерьяночку, если разволнуются, потому что мама научила. А потом они и своих детей научат, хотя дедушку-доктора уже и забыли давно. Ну а, скажем, привычка ставить банки передаётся даже через пять поколений - знал я такую семейку.
Теперь об английском юморе, наконец. Что он такое и что из себя представляет?
Довольно часто говорят, что классический англичанин – это образчик «хороших манер». Вообще-то, если мы как следует присмотримся к пресловутым английским «хорошим манерам», то мы заметим некоторую их нарочитость, неестественность. Костюмчик шикарный, но как будто с чужого плеча. Есть какой-то небольшой, но ощутимый зазор между человеком и его поведением.
В это смысле английский юмор – это как раз увеличение зазора до максимально возможной величины. Конкретно – это проявление «манер» в ситуации, когда они неуместны и выглядят странно. Комический эффект достигается именно этим.
Это по форме. А по содержанию – подавляюще большинство, если не все «типично английские шуточки» вращаются вокруг одной темы: спокойствие перед лицом опасности, несчастья, неожиданного удара судьбы и так далее. Человек может демонстрировать тупость, невежество, гордыню, полное непонимание ситуации, всё что угодно. Но вот демонстрировать спокойствие и отсутствие паники он просто обязан. При этом собеседник должен поддерживать соответствующий стиль, подхватывая усилия по дедраматизации ситуации.
В своих олитературенных проявлениях ("у Вудхауса") этот стиль выглядит примерно так:
- Представляешь, Мэри, этот тигр ворвался в палатку, когда я переодевала чулки. Я была настолько поражена подобной бесцеремонностью, что закричала и разбудила Джима. К счастью, у него под рукой оказалось ружьё, и он пристрелил этого нахала.
- Будь снисходительнее, Джейн: эти тигры получают очень скверное образование, не говоря уже о воспитании... Но коврик очень миленький, так что ты осталась в выигрыше.
- Вот и мой Джим тоже говорит, что во всём нужно видеть положительные стороны. К сожалению, он уже протёрся, а снова ехать в Бенгалию за новым тигром мне как-то неловко...
Или, скажем:
- Я хотел поговорить с тобой, Сэмми. У меня вчера был доктор Уотер и любезно пообещал мне ещё пару месяцев. Подумав, я решил провести это время в Париже, всегда любил этот город. Вопросы с доставкой тела я урегулировал, содержание завещания ты знаешь, поэтому не наделай, пожалуйста, каких-нибудь долгов.
- Надеюсь, папа, ты не успеешь за это время окончательно разочароваться во мне.
- Надеюсь, это ты не успеешь. Вот за полгода ты бы наверняка дал бы мне повод.
- Я старею, папа, и уже не так быстр, но если ты просишь о каком-нибудь безобразии или гнусной выходке...
- Нет-нет, Сэмми, не утруждай себя, я благополучно покину этот свет без твоей помощи...
Сейчас соответствующий стиль уже превратился в экспортный товар, но когда-то такое и в самом деле имело место быть. Да и сейчас есть, только уже на следующем витке.
- В ту пятницу я пошёл не в "Ягнёнка и скумбрию", а в этот новомодный паб напротив. Как раз к моему приходу эти идиоты что-то напортачили с газом и он взорвался. Я почти не пострадал, так, пара сломанных рёбер, но кто-то прибрал мою сумку с деньгами и документами. В общем, не стоило туда ходить. И пиво там скверное.
Теперь подумаем, где и при каких обстоятельствах мог образоваться подобный стиль.
...Представьте себе ситуацию времён начала промышленной революции. Лондон, окраина, ночь. Несколько человек стоят в темноте и чего-то (или кого-то) терпеливо ждут. Когда дождутся – действовать надо будет быстро и тихо. Чик, хрясь, шур-шур-шур по кармашкам, забрать бумаги, тело в мешок, мешок в угольную яму. Клиент может быть вооружён. Кстати, не факт, что заказчик их не сдал… Уши и глаза открыты полностью, спина тоже включена, мозги задействованы. Концентрация - на слабых сигналах, когда шорох важнее боя башенных часов. И ежесекундная готовность к действию.
В такой ситуации просто стоять и молчать – значит жечь нервы и забивать мозги ненужным. Молчание в напряжении - это минут пять-шесть, дальше всё равно начинается обмен репликами. К тому же командиру группы предводителю шайки нужно регулярно проверять, в каком состоянии его люди, не запсиховал ли кто, не отвлёкся ли, не задумался ли, нормально ли реагирует на команды, и так далее.
Сколько-нибудь содержательное общение в такой ситуации абсолютно исключено, разговорчики могут быть только такими, чтобы их можно было в любой момент пресечь без малейшего поползновения "ещё что-то сказать" (в то время как уже пора действовать). Идеальная форма общения в подобной ситуации – шуточки. Форма, но не содержание: шуточки ни в коем случае не должны быть такими, чтобы хотелось засмеяться в голос. Наоборот, они должны напрягать. Но и реальный страх такие разговоры не должны провоцировать: люди должны быть собраны и напряжены, но ни в коем случае не напуганы.
Понятное дело, тематика шуточек – профессиональная. Убийство, ограбление, тюрьма, виселица, и прочие приятности. При этом люди данной профессии привычны к жаргону и эвфемизмам. Они любят и умеют говорить обиняками и называть вещи не своими именами, это профессиональное.
И вот они обмениваются репликами. Тихими, очень ровными голосами, делая большие паузы, а слова проговаривая быстро.
- (тихо, ровным голосом) Слышь, Рыжий? (пауза) А почему мы не взяли Плаксу? (прислушиваются, тихо) – Плакса занят, Длинный. (Прислушивается) У него завтра свидание (прислушивается, всё тихо) с красоткой из пеньки. (Все молчат, прислушиваются) – Да, это ответственное дело, (пауза) мешать ему не стоит... (слышны тихие шаги, все подбираются, в руках появляются разные предметы).
Допустим, Рыжему и его компании на сей раз повезло, всё прошло удачно и дельце сошло с рук. А также другое дельце, третье, четвёртое… В конце концов Рыжий ушёл на покой состоятельным человеком, а Длинного взял себе в услужение, человек-то проверенный, зачем же разбрасываться кадрами.
И вот по прошествии века праправнук Длинного, баронет Лонг, беседует с дворецким, праправнуком Рыжего:
- (негромко, ровным голосом) Кстати, Сэм (пауза), а что со стариной Джимом? Старик совсем забросил клуб. (пауза) – Насколько мне известно, сэр, (пауза) Джим уже два месяца как в Сюррее, (пауза) в окружении своих предков (пауза). – Да, чудесное место (пауза) и прекрасное общество. (пауза) В таком случае не будем его беспокоить. (на улице шум, гламурный баронет вздрагивает, подавляя желание быстро повернуться и схватиться за что-нибудь тяжёлое, вместо этого подчёркнуто медленно берёт сигару).
Это, конечно, крайние точки. В серединке – между Длинным как он есть и баронетом Лонгом – располагается то, что называют «бандитский шик». Неотъемлемой частью которого является и соответствующий юморок. Везде одинаковый – что в Нью-Йорке тридцатых, что в Одессе десятых. «Маня, вы не на работе, холоднокровней, Маня». «Попробуй меня, Фроим, и перестанем размазывать белую кашу по чистому столу». Ну и, конечно - «Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны положить к субботе под бочку с дождевой водой столько-то. В случае отказа, как вы это себе в последнее время стали позволять, вас ждет большое разочарование в вашей семейной жизни».
Последняя фраза – уже практически готовый «английский юмор». Если бы одесские бандиты имели бы шансы на плавное вхождение в элиту, более того, если бы они проели элиту изнутри и стали ею…
Но британские джентльмены успели раньше.
[2] Ехидный Лем в своей псевдорецензии «Культуре как ошибке» изобразил эту теорию так:
Допустим, говорит английский автор, что в каком-то стаде павианов некий старый павиан, вожак стада, по чистой случайности начинает поедать птиц, как правило, с левой стороны. Допустим, у него был искалечен палец правой руки, и, поднося птичку к зубам, он старался держать добычу левым боком кверху. Молодые павианы, перенимая повадки вожака, чье поведение является для них образцом, начинают ему подражать, и вот вскоре, то есть через одно поколение, все павианы этого стада начинают поедать пойманных птиц с левой стороны. С точки зрения адаптации это поведение бессмысленно, ибо павианы с одинаковой для себя пользой могут приниматься за добычу с любой стороны, тем не менее в этой группе зафиксирован именно такой стереотип поведения. Что же он собой представляет? Он представляет собой зародыш культуры (протокультуру) как поведения, бессмысленного для адаптации.
[3] Или надо, но понятна хотя бы цель обучения – она, как правило, проста и недвусмысленна. Парашютисту не нужно объяснять, почему он должен уметь тщательнейшим образом складывать свой парашют.
)(
Источник
