Я, конечно, всецело за возрождение исконной русской кухни и великого русского языка, против низкопоклонства перед Западом, и всё такое прочее, но когда вижу в меню слово ЖАРЁХА, чувствую себя каким-то персонажем Сорокина и думаю, обработали ли тут всё мирамистином после предыдущих клиентов.
Решил поинтересоваться, что это за «жарёха» такая. Я-то всегда думал, что это какое-то наркоманское словцо.
Для начала я узнал, что жарёха — это то же самое, что и жарёнка. Угадайте, какое слово мне тут же пришло на ум (и не делайте вид, что сами бы вы об этом не подумали).
Однако далее выяснилось, что вообще-то это просто-напросто жарко́е. Слово красивое и благородное. Представляешь себе благородную лань рядом с расхряканной свиньёй.
То есть «жарёха» — это такая внутренняя украинизация. А можно ещё писать «жарёха смачнявая из хрючева с картофанчиком пiд рыгаловку», шоб хрябже выблядаться. Чоуж, ёпа.
ДОВЕСОК. В комментах пиршество товарищей, которые стали мне объяснять, что в подзалупинской деревне Сракоблядово это словцо в ходу, а значит — это настоящее русское слово. А я ненастоящий русский, так как сракоблядовская балачка — это и есть настоящий русский язык. Ну да, я-то думал, что русский — это язык Пушкина, Тургенева и Набокова. Но забыл, что для некоторых товарищей вонябло сракоблядо гры хры жарёха поебоха слюнь пиздля урщух ебоньки бридо харчемётло срак ебал вобля вобля вобля вобля буэээ ыыы — это и есть настоящий русский язык. Ну то есть большевицкий, дык мы чё мы ж чай не баре мы бля вонькие мужепёсы суклатыжие дристопукие на конюшне поротые в блевоте родились кровью серили в говнище сдохнем бля хряпло рыго мудо бздо, а чистеньким всяким бля хрип вырвем ып ё у гю буэээээ.
ДОВЕСОК 2. Если имеется в виду домашнее блюдо бедняков «на сковородку высыпать всё, что есть в холодильнике и что можно жарить», так на то есть вполне пристойное слово «поджарка».
А я ведь практически уверен, что любители жарёхи, если им предложить косоворотку надеть, закричат — фи! деревенская гадость! нас советская власть приучила к спинжачку цивилизованному!
А всё потому, что они СОВЕТСКИЕ. А советский мыслит так: если что-то уродливое и грубое, значит, это русское. Если что-то красивое (даже если оно русское) — значит, иностранное, и этого нам не нужно (и не смеем). Если что-то красивое и при этом именно русское, демонстративно русское — это всё пережитки прошлого, а надо современное-прогрессивное.
Это именно АЛГОРИТМ, механика.
Поэтому:
Мат — русский-русский-русский, наше всё. Хотя, конечно, стыдновато. Надо с такими словами бороться, но так, чтобы не победить — потому что без мата разве выразишь мысль?
Чистая литературная речь — нет, не по-нашему это, это по-барски, вы ещё скажите «ибо» или «понеже», от такой немытой русопятины нас тошнит, бля. Проще надо быть, проще, русские — народ простой, разъебашистый, нехуя тут политесы разводить!
Город — чужое господское место (даже если сами в нём живём). Город должен быть уродливым, серым, унылым. То ли дело дярёвня! Мы же все в душе деревенские, на конюшне поротые!
Богатое село с «коттеджами» и машинами в гаражах — не то, не то, буржуйское всё это, не наше, не наше. Вот раньше, в колхозные времена!
Нищая деревня в глухомани — грязная, очень бедная и спившаяся, где живут два старика и три синяка. НАШЕ ВСЁ. Вот тут НАСТОЯЩАЯ РУСЬ. Только здесь русские настоящие — не то что в каком-нибудь Петербурге (тьфу!) или даже в Одинцово. Что за слово такое — «одинцово»? Вот если Нижние Пердыщи — это да, это наше родное.
Жарёха — наше словцо, тошненькое, противное, значит наше исконное, за него держимся.
Жаркое — слишком красивое, явно не наше, на итальянское похоже, и это явно баре ели. Нам такого не надобно, нам нужно сукоблядье, противное. Никакого жаркого, даёшь жарёху!
Косоворотка — красивая народная рубашка, при этом её и в царской армии носили, а главное — однозначно маркирует русскость и не вызывает отвращения. Нееееет, не надо нам такой дряни, нам надоть маечку-алкоголичку или рубашечку беленькую школьненькую, это по-цивилизованному (то есть по-советски). Это только всякие отсталые народы свою одежду носят и этим гордятся! Фу, отсталость! Дураки! А вот мы (советские) умные, мы национальную одежду свою ненавидим и над ней издеваемся!
И вот так у них всё.
Культура — и язык, как часть культуры — меняется. Однако изменения могут идти в сторону нобилизации (облагораживания) или в сторону охамления (понижения и уродования).
Один из признаков нобилизации — это вычёркивание из культуры практик, слов и действий, которые когда-то считались приемлемыми, а потом перестали. Ну да, в таком-то веке было нормально сморкаться в рукав, пердеть за столом и называть лицо «рылом», а человека низкого статуса «выпизднем». А сейчас это всё не принято. Или наоборот — вчера было всё это нельзя, а теперя власть у нас народная бля, мы, выпиздни, людишек всех перебили, и срать ебали мы на людские прибубоньки, а кто петюкает — тому в рыло.
Но даже это ещё не самое скверное. Потому что через какое-то время процесс нобилизации начинается заново. То есть выпиздни убеждаются, что пердёж за столом хотя и способствует веселью, но аппетит уж очень сильно портит. Потом вожаки выпиздней перестают сморкаться в рукава, потому что перед уважаемыми иностранцами неудобно. Дальше, глядя на них, и остальные выпиздни подтягиваются. А там уже недалеко и до момента, когда какой-нибудь выпиздень посмотрит в зеркало и скажет — «я человек».
Чтобы предотвратить такое развитие событий, нужно поработать с самой способностью различать низкое и высокое, благородное и подлое.
Что тут можно сделать? Ну, во-первых, забить и затемнить саму эту способность. То есть навешать на подлое всяких положительных коннотаций. Например: сказать, что слово «выпиздень» очень точное и научное, так как человек рождается именно из этого места, а вот слово «человек» — ненаучное, непонятно о чём. Пердеть за едой очень весело, а кто не любит пердежа — тот скучный бука без чувства юмора. И так далее.
Но есть очень сильный приём. Связать всё низкое с «родным», «своим», «исконным-посконным» (то есть в конечном итоге национальным).
То есть. Да, мы выпиздни. Люди — это чужие, заграничные, а мы — выпиздни. Так себя называли наши деды. Это наше, родное. Нельзя изменять дедам и их историческому выбору.
Да, мы сморкаемся в рукав. Но это наша великая традиция. Эти, заграничные, тоже когда-то сморкались — да растеряли свои традиции, предались либерализму и гомосексуализму (страшное, убойное обвинение). А вот мы сморкаемся — потому что мы настоящие выпиздни, а не какие-то там «люююююди». Тьфу!
Да, мы пердим за столом. Так это потому, что мы честные. Бытовуха-то она и есть правда жизни. Все пердят! И неча тут отходить в какое-то там отхожее место, нечестно это, не по-нашему. По нашему — любить бздёх, да погромче, да посмачнее. Чай не баре!
И вот так вот со всем. Вкрутить в голову — НИЗОСТЬ ЭТО НАШЕ, а всё высокое — чужое и чуждое.
При этом сама способность различать низкое и высокое никуда не девается. Бздёх воняет; слово «выпиздень» звучит мерзко и противно. В голове откладывается — мы грубые, скверные и вонючие, а вот чужие — вежливые, прекрасные и пахнут одеколоном. Ах они мерзавцы… ненавидим… и бесконечно любим и восхищаемся ими в глубине души… да и не на такой уж и глубине… от чужого-прекрасного-одеколонистого и плевочек — как награда заветная, честь великая — заметил… не побрезговал… ан нет, не плюнул, побрезговал — ух ненавижу… и так по кругу.
Дорогие мои, не надо быть выпизднями. Это гадко, скверно и вам же самим вредит. Умойтесь, купите носовой платок, а с привычкой пердеть за едой завязывайте. Не так уж это и сложно. Зато перед вами совсем другой мир откроется, я гарантирую это.
Источник [1], [2] и [3]
