Мне в формшпринге задали вопрос:
А вот назовите мне 5-10 имен, названий, понятий или явлений, которые у вас лично ассоциируются со словосочетанием "русская культура".
Вроде бы простенький вопрос, но подвесил он меня надолго.
В конце концов я составил списочек с объяснениями. Я постарался убрать из него почти все «имена», особенно известные и очевидные – оставил только два. И ограничился двенадцатью названиями и понятиями, причём старался выбрать и значимое, и интересное (точнее – «самое интересное из значимого»). Поэтому условный «Пушкин» сюда не вошёл – не потому, что как-то его специально презираю, а потому, что от зубов отскакивает.
Да, и ещё раз подчёркиваю – я говорю именно от себя. Что у МЕНЯ ЛИЧНО ассоциируется с «русской культурой» и с «русским» вообще.
И. Шишкин, «Ручей в берёзовом лесу»
1. ЛЕС
Зубчатая стена леса, закрывающая горизонт, и закатное небо над ней — это вообще предельно русский пейзаж.
Дерево — основной материал, из которого, собственно, и была построена старая Россия. Приёмы деревянного зодчества должны были бы стать основой «русского стиля» в архитектуре и, может быть, ещё станут, если выживем.
А. Венецианов, «Крестьянин, отрезающий ломоть хлеба»
2. РЖАНОЙ ХЛЕБ
Основа русской кухни, своего рода мерило и камертон, поскольку «русскость» блюд проверяется именно на сочетание с «черняшкой» и чаркой хлебного. Это такая же константа, как для средиземноморской кухни — совместимость с оливковым маслом и виноградным вином.
Если что-то можно «вкусно заесть» чёрной горбушкой, значит, точно наше-родное. Даже если это какой-нибудь паштет из хвоста игуаны — что ж, полюбят и игуану, и станет она русским блюдом.
3. БАНЯ, и вообще - чистота
В отличие от некоторых других народов, которые живут в грязи и не парятся, русского грязь угнетает и подавляет (почему, собственно, советская власть и разводила везде помойку).
При этом, что характерно, банный ритуал у русских непохож на восточный ритуал восседания в термах или хамаме, где мытьё — только повод для долгого кейфования. Русские в бане именно что моются, причём всерьёз, но мытьё воспринимается как праздник. Помывка и отмечается по канонам праздника (включая пресловутое суворовское «укради, а выпей»).
Если русским «дать волю», то банная культура будет у нас не ниже, чем в Финляндии, ещё одной «банной стране» (где сауны имеются даже в частных квартирах).
П. Соколов, «Псовая охота»
4. ПСОВАЯ БОРЗАЯ
Культура, не включающая в себя культуру разведения и селекции, неполноценна, а собаководство — это, пожалуй, высшее проявление селекции, относящееся ко всему остальному «животноводству» примерно как поэзия к «искусству в целом».
Это, кстати, прекрасно осознаётся всеми действительно великими культурами. Германия — это не только Бетховен, Гегель и Крупп, но и немецкая овчарка, а Британия — не только Тауэр, Великая Хартия Вольностей и Уинстон Черчилль, это ещё и английский бульдог, Шотландия для всего мира — это «виски и колли», а Францию трудно представить себе без пуделей.
Высшим достижением русского собаководства была русская псовая борзая. Выводили её столетиями (стандарт породы был закреплён только в 1888 году). Это, наверное, одна из красивейших собак вообще. Если есть в мире воплощение идеи ПОРОДИСТОСТИ как таковой — то есть аристократизма, элегантной невозмутимости, грации и при этом силы и бесстрашия (русская борзая брала на охоте волка), то это она.
Естественно, собака была культовой, стоила дорого, но помещики держали множество — иногда сотни — борзых для безружейной охоты. Гоголь недаром ехидно помянул «взятки борзыми щенками». Зато практически вся «охотничья» тема в русской литературе крутится вокруг борзых.
5. КАВЫЧКИ (в широком смысле)
Культуры обычно делят на «открытые», то есть легко усваивающие чужое и делающие его своим, и «закрытые», куда чужому пробиться трудно, если не невозможно. Скажем, американская культура «открытая», даже на уровне языка, который глотает чужие слова, даже из какого-нибудь гавайского (сейчас wiki — английское слово, обозначающее «сайт с быстро изменяемым пользователям контентом», от гавайского wiki — «быстро»). А вот финская культура — закрытая: финский язык, например, содержит очень мало заимствований, большинство слов там родные финские, даже те, которые в других языках считаются «международными». Или, скажем, армяне: помню, кто-то мне рассказывал, как армянская Академия наук по требованию армянской интеллигенции придумала армянское слово, обозначающее «телевизор». Может, и легенда, но что-то она ухватывает.
Русская культура в этом смысле крайне своеобразна: она одновременно и открытая и закрытая.
А именно — новому слову, понятию или реалии очень просто войти в неё. Но вот получить полные права гражданства очень трудно. Например, русский язык легко усваивает чужие слова, вплоть до самых неорганичных (типа нынешних «брокера», «марчедайзинга» или какого-нибудь «чилл-аута» и «кофе-брейка»). Но они всё равно воспринимаются как времянки, слова-гастарбайтеры, которые как вошли в язык, так и уйдут, едва в них отпадёт нужда. Они как бы закавычены. «Чилл-аут», «кофе-брейк» — над ними висят невидимые кавычки.
Другой стороной того же самого явления является крайне аккуратное обращение с чужими словами, понятиями и т.п. Помнится, Аверинцев обращал внимание на то, что русские старательно воспроизводили фонетику греческого богослужебного языка. Например, имя основателя христианской религии в большинстве языков очень далеко от греческого оригинала: например, на французском Иисуса называют «Жезю». Древнерусский человек говорил «Исус», что было очень близко к греческому, но потом Никон настоял на том, чтобы писать «Iисус», чтобы точно воспроизвести греческое «Ἰησοῦς». Потому что с чужим словом нужно обращаться как с куриным желтком в яичнице-глазунье: главное — оставить целым, не разбивать, иначе «растечётся», «потом не выковыряешь». (И, кстати, излишняя аккуратность Никона оставила христианство более чуждым народу, чем оно могло бы быть, подчеркнула дистанцию — может быть, зря).
Это касается не только слов. Абсолютно все культурные заимствования в России, с одной стороны, всегда делаются быстро, а с другой — очень долго остаются неорганичными, «наносными». И очень часто уходят, когда, наконец, появляется своё-русское. Чего иногда приходится ждать долго, но русские — народ терпеливый.
Ну, и о кавычках собственно. Один из самых-самых русских литераторов — Василий Васильевич Розанов — сделал кавычки своим фирменным знаком. Воспроизведение чуждой интонации с подчёркиванием её чужеродности, «цитатности» стало чем-то вроде визитной карточки розановского стиля. Без кавычек Розанов просто невозможен, а без Розанова сейчас уже и невозможна русская культура, именно как русская, а не - - -
К. Вещилов, «Протопоп Аввакум»
6. АВВАКУМ ПЕТРОВ
Розанова я уже поминал, классическую русскую литературу — от Пушкина до Достоевского — очень люблю, но всё-таки основателем русской книжности как таковой был протопоп Аввакум Петров. Чьи сочинения — это не просто литература мирового уровня, но и одно из высших выражений русского духа как такового.
Честно говоря, мне непонятно, почему «Житие» не входит в школьную программу по литературе. Другое дело, что надо с него не начинать «лит-ру», а им заканчивать. Потому что это ж надо ПОНИМАТЬ — и про курочку чёрненькую, и про «плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо то толстое пнул бы ногою», и железное, навека сказанное «добро, Петрович, ино ещё побредём».
И, конечно, пророчество, сбывшееся в двадцатом веке: «Выпросил у Бога светлую Русь Сатана, да очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, Света нашего, пострадати».
И. Айвазовский, «Вид Леандровой башни в Константинополе»
7. МОРЕ
То, чего у русских нет и никогда не будет. Проклятая география.
Человек может быть по-настоящему счастлив только на берегу тёплого моря, это физиология. Государство может быть полноценно, только имея выход к судоходным морям — это геополитика. Русские — крупнейшее в мире государство, наглухо запертое в тисках суши, не имеющее выходов к НАСТОЯЩИМ ТЁПЛЫМ МОРЯМ. Был единственный шанс — отвоевать Константинополь и Проливы, но он утрачен, теперь уже навсегда.
Тщетная тоска по морю отравляла русскую душу всегда. Море заманило Петра Великого, который «построил флот», который стоил гекатомб русских жизней, но оказался никчёмным и сгнил у причалов. Примерно ту же судьбу разделили все попытки России «прирастать могуществом на морях» — всё всегда кончалось какой-нибудь «Цусимой» и «крейсером Варягом». НЕ ДАНО. А что дано, так это «Северный морпуть», то есть холод и лёд, о который бьются носами ледоколы. Кстати, насколько мне известно, ледокол — единственный «собственно русский» тип судна: ледоколы в основном строились или в России, или для России, причём первый ледокол своей конструкцией восходил к поморским кочам, которые строились в расчёте на пролом льда и затирание льдинами… «Хоть тут есть чем гордиться».
Но вся русская культура пропитана тоской по тёплым морям, по настоящему флоту, по настоящей жизни, которая начинается там, где скрипит палуба и сияют южные звёзды.
И без этой темы — вечной и неутолимой тоски по морю — представить себе русскую культуру сложно. Потому что то, о чём приходится молчать, не менее значимо, чем то, о чём принято говорить. Болевая точка, средоточие бесплодных хотений.
Да, во избежание неверных толкований. Такие «бесплодные хотения» есть у любой сколько-нибудь развитой цивилизации. Потому что всем чего-нибудь да не дано.
Хотя, конечно, русская травма лишённости моря больше, чем любая другая: великан, задыхающийся в земле и скованный землёй — это же Святогор, ну, или гоголевский «великий мертвец» из «Страшной мести», только заточённый безвинно.
Но, во-первых, и в таком положении можно найти утешение, а то и «достойный ответ». А во-вторых, всегда остаётся надежда на глобальное потепление. Смайл (см. п. 5).
Ф. Алексеев, «Вид на Биржу и Адмиралтейство от Петропавловской крепости»
8. ПЕТЕРБУРГ
Самый европейский и в то же время самый русский город России (из тех, что остались неразрушенными большевиками и нынешними продолжателями их дела).
Когда я впервые приехал в Питер, я поразился именно тому, до чего же это РУССКОЕ место. Русское — то есть без азиатчины (включая самую мерзкую её разновидность — азиатские подделки «под Европу», тип лужковской «архитектуры»). Но при этом именно такое, какое русскому человеку «хочется для себя». Например, длинные прямые улицы — для многогорбых европейских городов это нетипично, а у русского на Невском глаз отдыхает: уфф, простор, далеко видно. ХОРОШО. Или, скажем, Дворцовая площадь, которая по-настоящему круто смотрится в студёном декабре, особенно если выдастся солнечный день, со снегом на плечах ангела и жёлтыми окнами Адмиралтейства. ПРЕКРАСНО. И даже дворы-колодцы тоже хороши, при всей своей депрессивности.
Неудивительно, что русские (в первую голову те же москвичи) ездят в Петербург «отдохнуть». Именно в город — отдохнуть. Потому что там русскому человеку можно «побыть среди своего» (что в современной России - - - ).
И. Крамской, «Портрет Ю.Ф. Самарина»
9. ЮРИЙ САМАРИН
Из всех государственных деятелей России (включая Сперанского, с чьим родом я «некоторым образом связан») мне он симпатичнее всего.
Самарин всю жизнь занимался ОСВОБОЖДЕНИЕМ РУССКОГО НАРОДА во всех смыслах (начиная с «Писем из Риги», где он поставил вопрос об угнетении русских инородцами и кончая работами по освобождению крестьян, земскими самоуправлением и народными школами). При этом он совмещал в себе широту взглядов и терпимость и непреклонную убеждённость в своих принципах — очень русская черта. Так же по-русски он относился ко всем тогдашним «проклятым вопросам». Так, например, для него не существовало раскола между «западниками» и «славянофилами», он был европеец-славянофил, для которого Запад был не врагом и не соблазном, а примером самостоятельного развития, которому надо подражать именно в самостоятельности, рациональной готовности решать свои проблемы своим умом… Ну, а самаринская полемика с тогдашними «охранителями» и сейчас актуальна.
10. АНАПЕСТ
Русская поэзия — одна из вершин русской культуры вообще. Тут русским повезло, в том числе, с языком. В частности, на русском можно воспроизвести практически все мыслимые и немыслимые стихотворные размеры (благодаря свободному ударению и некоторым другим обстоятельствам), длинные слова позволяют составлять пэоны и даже кольцовские пентоны, и т.п. Разве что брахиколон на русском толком не сделаешь, и то — невелика потеря.
Я, конечно, знаю, что наиболее употребительная стопа «правильного» русского стиха — ямб, особенно четырёхстопный «онегинский» (связанный с народным двухакцентным ударным стихом). Но большинство стихотворений, которые мне при словах «русская поэзия» вспоминаются в первую очередь, написаны именно анапестом, начиная с «жёлтого пара петербургской зимы» и кончая есенинским «о привет тебе, зверь мой любимый». А другие из того же списка часто отмечены анакрузой, благодаря которой первый слог звучит анапестом, как у Блока: «Донна Анна спит, скрестив на сердце руки». Анакрузы, кстати, характерны и для древнего тонического былинного стиха, который обычно близок к хорею, но вот зачин каждой строки чаще всего имеет ударение на третьем слоге: «Как скакал-то Илья да со добра коня, / Припадал-то он ко матушке сырой земле».
В общем, очень понимаю Набокова, который как-то написал: «И внезапно с пера мой любимый слетает анапест».
М. Скотти, «Минин и Пожарский»
11. ОПОЛЧЕНИЕ
Русские вообще неплохо воюют, а Россия долгое время росла именно как «военная держава». Однако у русских практически отсутствует культ регулярной армии прусского образца с рекрутчиной и палочной дисциплиной, несмотря на то, что именно такая армия у нас долгое время и была. Профессиональный военный, «офицер» или «генерал» — тоже совсем не культовые фигуры. Имена Суворов и Кутузов мы знаем, но большинство не помнят толком, кого же побеждал Суворов, а известность Кутузова связана с великой народной войной.
С другой стороны, образы «одинокого джигита», «разбойника» и т.п. тоже никогда не героизировались. Русские разбойников вообще-то не любят, а слово «шайка» является бранным. Более-менее поддаются героизации только разбойники, действующие в составе, как мы сейчас бы сказали, крупных вооружённых формирований, претендующих на что-то большее, чем просто грабёж. Разин вошёл в фольклор не потому, что был удачливым бандитом, а как глава казачества и предводитель восстания, обещавший крестьянам волю и претендовавший на власть. «Большое дело» — это русские понимают и уважают.
Типичный русский герой — это ополченец. То есть вольный человек, не рекрут, не профессиональный военный, который идёт воевать «в охоту», по доброй воле, за какие-то понятные ценности (чаще всего за дом, семью и землю). Но при этом обязательно вступает в «большое дело», в «войско», а не в какую-то «шайку».
Ещё раз подчеркну: речь идёт именно о культурном стереотипе. Последнее ополчение, которое сыграло по-настоящему большую роль в русской истории — это Второе земское ополчение, созванное Кузьмой Мининым и Дмитрием Пожарским. Правда, его роль была действительно огромной, потому что его победа положила конец Смуте и с неё началось царствование Романовых. Но заметим: вне зависимости от историчности этих событий образ Ополчения оказался настолько «цепляющим», что впоследствии был успешно использован в политических целях аж в конце XIX века (я имею в виду «черносотенцев», которые сознательно присвоили себе образ «низовых сотен» Кузьмы Минина).
Тема ополчения была поднята и в самой успешной русской войне — Отечественной 1812 года. Несмотря на то, что компанию вели регулярные войска, было созвано ополчение (около 300.000 человек), значение которого было не только военным, но и пропагандистским: собственно, его созыв и сделал войну действительно народной. Впоследствии «ополченческие» образы с разной долей успеха эксплуатировали в разных ситуациях вплоть до Великой Отечественной, что привело к трагедии под Москвой, когда истощённые, плохо обученные и недовооружённые дивизии народного ополчения ложились в землю одна за другой. Что, по идее, должно было бы привести к полной дискредитации самой идеи, однако этого не произошло. Образ «вольного ополчения» продолжает существовать в русском сознании и оказывает своё влияние.
Из чего следует довольно многое, в частности, то, что русскую армию нужно будет строить, как минимум, с учётом этого образа. Например, понятно, что создание резервистских корпусов и прочая «швейцария» будет воспринята, как минимум, с пониманием.
12. РАДОСТЬ
Сердцем любой культуры является её понимание «главной положительной эмоции».
Для «гедонистических» культур «главный положительной эмоцией» является наслаждение, удовлетворение страстного желания. Альтернативным вариантом того же самого является «блаженство» — то есть расслабленное состояние, релакс, «кейф», физический или «духовный».
Для культур с аскетической подложкой главным позитивным чувством может стать «чувство победы» (в том числе и над собой), или, наоборот, «бесстрастие», «угашение волнений».
Для русских «главным позитивным чувством» является РАДОСТЬ.
Проверяется это, кстати, легко. Чтобы понять, какое именно слово для культуры главное, достаточно спросить, что ощущают души в раю. Для русского сказать, что души в раю «наслаждаются» (что нормально для мусульманина), язык не повернётся. Как и сказать, что они там «нежатся» или «расслабляются». Даже «блаженствуют» — немного не то, несмотря на церковное одобрение этого слова, потому что для русского «блаженство» — это «отмокать в тёплой ванне». Но вот сказать, что души «Богу радуются» — это значит попасть в точку.
Слово это очень древнее, от праславянского корня, и оно, при всей своей простоте, трудно переводимо и даже трудноопределимо. Во всяком случае, это не «веселье» (которая у русских ценится, но гораздо ниже, это «радость низкого уровня»), не «расслабление», но и не «удовлетворение желания» (в котором всегда есть что-то тёмное и грустное, галеновское post coitum omne animal triste est и всё такое). «Чувство победы» — ближе, но не то. Если уж как-то описывать настоящую радость — это НАПОЛНЕННОСТЬ СИЛОЙ, состояние «охоты» (поэтому с «радостью» непрямо, но прочно связаны слова «радеть» и даже «рожать»). Если коротко, то радость — это когда каждое движение (физическое и душевное) волнует и побуждает к действию, «хочется продолжать». «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить» — так любо, что и умереть не страшно».
Источник
