В тоталитарном обществе люди боятся вполне определенных вещей. Они боятся мучительной смерти, пыток, голода, истязаний, смерти детей и так далее. В обществе демократическом люди боятся не получить образование, не реализоваться, ошибиться в выборе профессии, неудачно влюбиться и прочих опасностей. Это разные страхи, но вторые не слабее первых.
Однако одного страха, безусловно, недостаточно для того, чтобы общество функционировало. Но для плохой, неуклюжей, некомпетентной, бездарной власти страх является последним спасением. Единственное, что могут о себе сказать подобные правители, – это то, что их боятся. Вместе с тем существует и другой страх. Есть государства, где люди тоже боятся, но боятся они не правителей, а, наоборот боятся потерять ту власть, которая у них есть. Например, в демократическом государстве значима такая тема, как защита демократии. Люди боятся, что демократические порядки будут нарушены не только правительством, но и кем-то еще. Например, такие страхи очень характерны для Америки. Американцы подозрительны, в том числе и к своим властям. Они постоянно подозревают власти в том, что они хотят нарушить демократические свободы граждан. По сути дела, для них произведения, в которых хитрый демагог устанавливает диктатуру, придя к власти демократическим путем, относятся к категории ужасов.
Страх за власть гораздо более продуктивен, поскольку, когда боятся самого правителя, его, естественно, не только боятся, но и ненавидят. В конце концов люди начинают думать, что избавление от постоянного страха, пожалуй, стоит всего остального. И постепенно страх сменяется безрассудством, что крайне пагубно сказывается на живучести политических режимов.
Нынешние страхи, характерные для демократических государств, могут в значительной степени толкнуть людей на путь безрассудства. Например, страх перед терроризмом, обоснованный страх, способствовал сворачиванию целого ряда свобод и демократических институтов Соединенных Штатов, что в перспективе может оказаться фатальным для демократии. Безусловно, это произошло именно из-за того, что люди испытали грубый, почти животный страх за свою жизнь.
Что касается популярных нынче на Западе страхов перед мигрантами, то это страхи иной природы. Страх перед финансовым коллапсом – это страх перед рынком как таковым. Очень часто их объясняют так называемой ксенофобией, что является ложью. Например, швейцарское общество продемонстрировало страх перед мигрантами, но это общество в принципе не может быть ксенофобным, потому что оно состоит из трех разноязыких сообществ. Чего на самом деле боятся швейцарцы? Они боятся того, что чужаки устанавливают другие порядки, несовместимые со швейцарской демократией.
Для российского общества характерно превалирование чувства страха. В нашем обществе люди очень мало чего имеют, но безумно боятся потерять то немногое, что у них еще осталось. Такое общество не может быть революционным. Оно всегда консервативно, даже тогда, когда кажется революционным. В частности, так называемый запрос на безопасность – это, собственно говоря, запрос именно на то, чтобы, наконец, перестать бояться чего-то ужасного, а ужасного в России очень много.
Другое дело, что все те, кто предлагает защиту, как довольно часто выясняется, и были те, кого, собственно, нужно было бояться. В этом отношении наше общество переполнено не только страхом, но и недоверием. Как правило, оно боится тех, кого и призывает: а вдруг они сделают ещё хуже. И эта установка «а вдруг они сделают ещё хуже» – базовая для России.
Одним из главных страхов, терзающих нынешнее российское общество, можно было бы назвать страх перемен, поскольку в свое время перемены, которых все ждали и хотели, обернулись таким кошмаром, от которого до сих пор многие оправиться не могут. Проблема здесь в том, что подобного рода страх, с одной стороны, парализует и делает невозможными какие-либо позитивные перемены, а с другой – не избавляет от необходимости этих перемен.
Всем тем, кто сейчас либо боится новой перестройки, либо надеется на новую перестройку, следовало бы подумать о следующем: «Почему горбачевская перестройка не удалась?». Те, кто желает новой перестройки, должны были бы играть в перестройку, которая удастся. А те, кто выступает против нее, должны были бы дать ей внятную альтернативу. А что, собственно говоря, имеет место? Полное отсутствие действий.
Всем, в общем, понятно, что сейчас мы живем во времянке, конструкция которой не позволяет осуществлять какое-либо развитие, и менять что-то все равно придется. Но изменения должны происходить на структурном уровне. Смена персоналий, например, сама по себе решительно ничего не даст, пока останутся те правила игры, которые сейчас имеют место.
Источник
