Разговаривали о деле Ани Бешновой. Пятнадцатилетняя девочка, которая возвращалась ночью домой. Возле дома ее поймал и долго насиловал рабочий-гастарбайтер. Потом убил. Обычно такие дела никто не расследует. На этот раз, правда, народ достали, и вышел шум. В тот момент еще было неясно, чем оно кончится, — но все уже гудело.
— Эти... — он не нашел подходящего слова, обозначающего приехавших в Москву из Азии и с Кавказа, — они люди с моралью. У них Коран, все по Корану живут. Для них женщина — святое. Если она чистая. А если гулящая — она нечиста, погана! А русские бабы все гулящие, их весь Кавказ бл...ми считает, потому что себя не блюдут. Вот и трахают их, что уважения нет, — он опять поскрипел ногтями в бороде.
Наверное, у меня на лице нарисовалось что-то нехорошее, так что собеседник счел нужным несколько сдать назад.
— Нет, конечно, девочек убивать нельзя, и все такое, — это он проговорил быстро и небрежно, отдавая гуманизму его две копейки. — Но ответственность какая-то должна быть за свои поступки. Ведь у нее парень был, она с ним спала, значит, не девушка уже была. Небось и не с одним. Пивко посасывала, ночью ходила. Приличные ночью дома спят. Вот и результат. Меньше гулять надо по ночам, с пивком-то... Ей там, наверное, все порвали.
Это уже было добавлено с явным удовольствием.
Я смолчал, стиснув зубы. Мне стало интересно, до чего еще договорится этот высоконравственный.
— Я православный, в Бога верую, — продолжал он, — и Сталина считаю святым. Хоть он и церкви закрывал. Зато при нем все молодухи девственницы были. Немцы проверяли в оккупацию. И потом писали Гитлеру, что такой народ победить невозможно.
— Что, Гитлера целками закидали? — не выдержал я.
— Нравственностью победили, — собеседник строго глянул, типа, не шути тут. — Нравственным подвигом.
∗∗∗
Люди не любят непонятного, в том числе непонятных слов. То есть они с ними готовы мириться — если не владеют собой. Но когда русские люди собой владели — до семнадцатого года — они и с языком обращались, как со своим имуществом, инача и пополняя его строй и состав по мере надобности. И когда встречались с заезжим незнакомым словом, пытались встроить его в язык, сведя к знакомому. Например, обезьяну в народе называли «облизьяной» — дескать, облизывается.Интересно, что иностранное слово «мораль» произносилось как «мараль» — от «марать». Это было всем понятно. Марали дегтем ворота дома девки, которая себя не сберегла. Чтоб опозорить. Честь девичья да верность женская — главные женские добродетели. Все остальное еще как-то обсуждаемо, но это — вроде как основа основ.
Основа-то она основа. Но тот же самый народ в охотку пел песни, где каждая вторая — как раз про девку, которая себя не сберегла, «по морозу босиком к милому ходила». Пелось безо всякого осуждения. Если же брать сочинения, претендующие на реализм, то тема «податливых крестьянок», коими славился не только воспетый поэтом Валдай, раскрывалась неоднократно. Разумеется, податливость эта объяснялась «всякими социальными моментами». Но и без этих моментов — во всяком месте находилась своя ласковая вдова, девки-вертихвостки, пара гулящих бабонек неопределенного статуса и прочие «женские типы». Все так и шло, иногда взрываясь скандалами и громкими происшествиями, но по большей части тихо и незаметно. Кто-то — «за огородами», какая-то — «за полушалок», другая — «и с мужем, и с тестем», и прочая сплетенная банальщина, тысячи лет ей уже, этой банальщине.
Примерно та же картина наблюдается в любом традиционном обществе. Почитайте, что ли, арабские сказки — а ведь они были написаны в золотую пору ислама, когда Коран был увлекательнее, люди — простодушнее, а «большого Сатаны» не было даже в проекте. И что? Да то самое, только без мороза и с поправкой на темперамент.
Связано это — почитание верности как основы женской добродетели и постоянные же плутни и откровенное бл...ство — с тем пониманием верности, которое характерно для традиционного общества.
∗∗∗
Вообще говоря, верность — широко понимаемая — суть любого нравственного закона. Это добродетель, которая почитается всегда и везде, так как лежит в основе любого этического кодекса, любых законов, правил, норм и обычаев. Поскольку на ней держится сама способность исполнять законы, следовать правилам и обычаям, держаться принятого решения.Верность чему именно — тут начинаются разногласия. Кто-то считает, что нужно быть верным друзьям, а кому-то истина дороже, кто-то полагает, что нельзя отрекаться от веры отцов, а кто-то готов присягать только последнему модному журналу, но уж ему служит ревностно... И так далее. Но в том, что именно на верности, как на скале, стоят все дворцы и хижины моральных кодексов, законов, обычаев, понятий, сомневаться не приходится.
По той же причине абсолютно все законы, обычаи, правила, да и «естественные чувства» единодушно указывают на то, что худшим грехом является измена. Оправданием измены может быть только верность чему-то более важному.
Так вот. В традиционном обществе разница между мужчиной и женщиной — не анатомическая, нижепоясная, а моральная — была связана преж-де всего с тем, что от них требовалась разная верность. Точнее, верность разному.
Люди в традиционном обществе делились на воинов и работников. Первые нападали и грабили — врагов или своих, неважно. Вторые выживали, прятались и копили ценности, которые у них с большим или меньшим успехом отнимали первые.
Отсюда вытекали две морали. Мораль хищника и мораль жертвы.
Для мужчины-воина превыше всего была верность вождю. То есть воинскому начальнику, которому он служил. Если человек взлетал высоко, то это было, как бы мы сейчас сказали, «первое лицо» (государь-император, басилевс, фараон и так далее). Если не очень высоко — сеньор, сюзерен, предводитель. В любом случае — мужчина, отдающий приказы другим мужчинам.
Из этого прямо следует, что у идеального воина вообще не может быть семьи, а лучше и женщины. Римские лагеря назывались castra. Не в том, конечно, смысле, что у них чего-то между ног не болталось, а в том, что они этим не пользовались. Ну или пользовались так, что лучше не надо бы — в разоренном городе, на улице, среди криков и стонов. Другие культуры создавали свои системы — военные союзы, тайные ордена и все такое. И везде было, как минимум, безбрачие, как максимум — «вообще чтоб никаких баб». То же касается, кстати, и воинов духовных. Католический целибат — система, может, и уникальная, но монастырская практика распространена везде — что в христианском ареале, что за его пределами.
Это для воинов. Что касается мужчин-работников — от них требовалась не верность, а покорность. Покорность безличная — отдавать часть произведенного, ну и слушаться, когда чего прикажут. Оружия им в руки не давали — и идей верности в головы не вкладывали. В этом были и свои плюсы: например, не бывало тотальных войн, в которых участвует все мужское население. Такое стало возможным, когда все стали свободны и получили право на винтовку и шовинизм — причем связь между первым и вторым самая прямая, одно без другого не стреляет.
Но все-таки даже самый зачуханный крестьянин тоже имел, чему быть верным. У него был дом. То есть совокупность собственности и родственников, скрепленная кровным родством и браком. Вот дому и нужно быть верным — во что бы то ни стало.
Тут внимание. Простые люди — и мужики, и бабы — состояли в браке не столько друг с другом, сколько с домом как таковым. С хозяйством и родней в целом. Очень хорошо это показывает, опять же, язык. Русское слово «супруги» — это никакие не «сексуальные партнеры», а буквально — «запряженные в одну лямку». Верны они этой лямке. Это главное.
А как же любовь? Что касается любви, то традиционное общество знало, что такая штука случается, но относилось к этому спокойно. Ну да, бывает, что мужику сносит крышу от какой-то бабы или та теряет рассудок по поводу мужика. Относились к этому примерно как к васильку на пшеничном поле — то есть как к красивому сорняку. Впрочем, василек годится на веночек. Любовь тоже того — украшает жизнь, особенно чужую. Песню спеть о страданиях, посплетничать о том, какая девка по какому парню сохнет. Главное тут — не терять головы и не делать непоправимых глупостей.
Итак, подчеркнем главное. Муж в традиционном обществе верен своему дому, а не только и не столько «этой вот конкретной бабе». Поэтому бывают народы и культуры с узаконенной полигамией, и поэтому же во всех культурах на мужские блудни смотрят куда проще, чем на женские. Потому что «сходить налево» — если это не имело фатальных последствий для дома — это еще не измена. Плохо будет, если мужик задурит и начнет тащить налево что-нибудь ценное. Или, что еще хуже, через свою дурость поссорится с другой семьей — вот это опасно. Но не сам тот факт, что он «по морозу босиком» куда-то бегал.
Что касается женщины, к ней претензий по этой части куда больше. Хотя бы просто потому, что детей мужу нужно родных, а не от дяди. Отсюда и все переборы на фортеплясах по части женской верности и девичьей чести.
Да, к мужским гульням относились без особого ужаса — но зато ставили в строку измены другого свойства, не полового. Потому что баба может гульнуть с другим мужиком, но это практически и все. А мужик может, например, спиться. Женщины воспринимают это дело как самую натуральную измену — ну не с бабой, с бутылкой, да какая, к дьяволу, разница, раз дом разоряется и гибнет? «Лучше б к соседке ходил, чем водка проклятая».
С другой стороны, «чистота женщины» была ценностью очень серьезной, но, скорее, парадной — то есть рассчитанной прежде всего на публику.
Блюлась она не столько самой женщиной и не ее мужем, а, скорее, обществом в целом. И в тех случаях, когда образ жизни той или иной ловкой бабоньки всех устраивал — на это широко закрывали глаза. Чтобы не ходить далеко за примерами: почитайте, скажем, гоголевскую «Ночь перед Рождеством». Все преотлично знали, кто такая Солоха и за каким делом к ней ходят добрые казаки? Знали. И чего?.. Вот то-то и оно-то.
Еще более однозначно дело обстояло в неевропейских культурах, особенно на юге. В кавказских и азиатских обществах женская честь считается тождественной чести семьи как таковой, а ее охранение — это демонстрация силы семьи и клана. Женщина должна быть защищена мужчинами. Ее чистота — не ее заслуга, а заслуга мужчин, которые ее охраняют. Если же такой защиты нет, она тут же становится объектом домогательств, а то и жертвой насилия. Как, впрочем, и мужчина...
Все это, конечно, касается именно традиционного общества. В котором традиционная нравственность и традиционная же безнравственность пребывают в равновесии. Достаточно тонко настраиваемом, отчасти циничном, и всегда прагматичном. Простой народ вообще прагматичен и несентиментален, ему надо жить и выживать, дом тащить.
Когда же над избами или хижинами начинают дуть ветра перемен — начинается беда.
∗∗∗
О том, как гибнут старые добрые нравы под растлевающим дыханием буржуазной модернизации, тоже написано столько, что читать — жизни не хватит. Собственно, добрая половина реалистической литературы — как раз об этом самом. Потому что очень уж выигрышные декорации.Если же посмотреть на то, что происходит на самом деле, мы увидим, что сам образ «растления и разложения морали» неверен. Ибо происходит не разложение, а, как бы это сказать, обострение. Да, именно так: обострение моральной проблематики. Еще можно сказать — «проблематизация». То есть то, что раньше принималось без рассуждений, теперь становится предметом спорным. На тропках, которыми ходили поколения, вдруг появляются камни преткновения разной величины и тяжести.
Это касается и нашей темы.
Модернизация, как известно, несет с собой — помимо всех прочих благ и неприятностей — еще и эмансипацию. Это касается и мужчин и женщин, поскольку и те и другие эмансипируются от семьи. Люди становятся все свободнее от тягла, от системы традиционных обязанностей, у них появляются новые возможности — что сопровождается, как обычно, новыми опасностями и потерей ориентиров, в том числе и моральных.
В самом деле. Мужик бросает землю, овин и хлев, и идет на заработки в город. Там он, допустим, остается. Хозяйством — в привычном понимании этого слова — он там не обзаводится, там жизнь другая. Дома тоже нет — так, какие-то «комнаты». Нет привычной родни, зато есть товарищи — с которыми совершенно по-другому строятся отношения, этому еще надо учиться... И главное — непонятно, кому тут быть верным.
Решений нашлось три.
Первое, сейчас официально считающееся единственно возможным — это переход к так называемой современной семье. Это довольно новое изобретение. Интересна она тем, что выводит человека за пределы обычной моральной дилеммы — воинской верности начальнику и крестьянской верности дому. Возникло нечто третье; как долго оно просуществует — вопрос открытый.
Идея современного брака состоит в том, что супруги должны быть верны друг другу — не дому, не семье, а именно друг другу, «как человек человеку». По сути, это крайне странное перенесение идеи личной верности (исходно — антиженской) на семейные отношения. Супругам предлагается считать друг друга напарниками — в воинском смысле слова. Или, в более мягкой формулировке, — партнерами. Которые вместе идут по жизни, прикрывая друг другу спину и завоевывая себе успех.
Картинка красивая. Некоторым такое удается. Или хотя бы удается это имитировать — что тоже имеет свои плюсы.
Но это — только один вариант. А есть еще два.
Так, в мужчине может взыграть «воинская мораль», в описанном выше смысле. Которая исключает само понятие дома и семьи и ориентирована на верность товарищам и начальству. Тут же начинают складываться соответствующие коллективы — представляющие, как правило, нечто среднее между бандой и сектой. Они имели разные формы — начиная от натуральных банд и кончая, скажем, марксистскими кружками. Но что касается половой морали, она там везде одинаковая — да-да, та самая. В лучшем случае женщина — «тоже товарищ», в обычном — проститутка, в худшем — жертва. Женщины, впрочем, ведут себя не лучше, только тут спектр другой — от все того же «товарища» до хитрой и корыстной шалавы, умеющей «тянуть с мужика» и его же кидать... Избавим себя от подробностей, они описаны в реалистической литературе последних веков.
Другая реакция — желание устрожить нравы, вернуться к традиции, к верности дому и роду. Причем нарочито, с удвоенной силой, с надрывом и нажимом. Женевские кальвинисты, кавказские ваххабиты или свежевоцерковленные православные — все требуют строгостей, причем ради самих строгостей.
Такую реакцию называют «фундаменталистской» и обычно осуждают — и справедливо, так как большинство фундаменталистов, получив хоть какую-нибудь власть, тут же перегибает все возможные палки и наводит такую всесокрушающую нравственность, что хочется выть. Ибо если традиционная мораль строилась вокруг реальных ценностей — дома, семьи — то мораль фундаменталистов становится абстрактным принципом, самоцелью. Так как предметом верности тут становится «верность традициям». Заметьте, не чему-то реально существующему — а «традициям ради традиций». Что само по себе является абсолютно нетрадиционным, ибо настоящая традиция существует не себя ради...
Полный же ахтунг происходит, когда эти два настроения соединяются. Мы сейчас как раз имеем сомнительное удовольствие это соединение наблюдать — на примере некоторых мигрантов. Которые ведут себя здесь отнюдь не как у себя дома. И не потому, что считают местных женщин «бл...ми». А потому, что городские эмансипированные женщины лишены защиты — за каждой из них не ходит мужик с кинжалом. Незащищенная женщина с их точки зрения — всегда «бл...ь», просто потому, что она не может сопротивляться физическому насилию и за нее некому вступиться. Моралистическая демагогия любого образца только распаляет их наглость — они начинают чувствовать себя еще и в своем праве.
∗∗∗
— Ну так девка сопротивлялась, вот и убили, — она сказала это и осторожно тронула бровь, проверяя отошедший волосок.Это было уже после народного схода по поводу убийства Бешновой, устроенного местными жителями с небольшой организационной помощью разных хороших людей. Организаторов потом повинтили — не всех, правда, мне вот повезло. Зато власти зачесались и убийцу стали искать. И вроде бы даже нашли.
Разговаривал я с одной интеллигентной женщиной вышесреднего возраста, отнюдь не православной, в меру циничной, к Сталину относящейся без тени симпатии, зато уважающей Жванецкого и Шендеровича.
— И мамашка хороша, — продолжала она, — не научила дуреху, как себя вести надо. Совки воспоминаниями живут, в упор не видят, что мир изменился. И детей воспитывают в совковой своей морали... Нет, конечно, девочек убивать нельзя, и все такое, — это она проговорила быстро и брезгливо, отдавая гуманизму его две копейки. — Но ответственность какая-то должна быть за свои поступки.
Я смолчал, стиснув зубы. Мне стало интересно, до чего еще договорится эта изряднопорядочная.
— Могла бы и на ночь остаться у бойфренда, — закончила она, — а не домой тащиться. А уж если пошла — будь готова ко всякому. Если попала — сделай все, но уйди живой и по возможности здоровой. Не строй из себя Зою Космодемьянскую. О родителях хотя бы подумай... Мамашка, небось, теперь с ума сойдет.
Это было добавлено с явным удовольствием.
Источник
